Больная фантазия автора

Данное произведение является смесью сна и больной фантазии автора. И не претендует на большее чем фанфик. Прошу не искать каких-то скрытых смыслов, их нет.

– Мама! Мама! Мама, вставай! Уже почти полдень!
– Д-доча, пожалуйста… не надо так… пихаться-я – женщина, бок которой отчаянно толкала девчонка лет четырнадцати лишь отодвинулась и попыталась укутаться одеялом. Но отвязаться от девчонки было не так просто.
– Мама! Вставай! Ты же жрица, в твои обязанности входит… – тут, девочка поправила прядь тёмных волос, и как следует принюхалась.
– Ма-ма! Ты что, пила вчера?
– Н-нет, ну, может, немного. – честно призналась женщина, уже понимая, что встать всё же придётся. – А, какое сегодня число?
– Двадцать четвёртое вроде.
– Ох, тот самый день. – женщина поднялась с футона, и стала переодеваться в столь привычный для неё наряд мико. Надев юбку, и просунув руки в рукава, она вытащила короткую меховую жилетку. Здоровье было уже не то, и ходить в мороз неприкрытой она больше не хотела.
– Тогда, возьми лопату, и расчисти снег. А я пока в храме всё приготовлю.
– Хорошо мама. – девчушка резво бросилась в кладовку за лопатой.
Одета она была также как и мать, разве что её чёрные волосы были немного короче, и потому её голова обходилась без бантика. Такой внешний вид был вполне понятен. В храме кроме матери и её самой никто не жил, и потому она с детства знала, что станет новой жрицей, когда вырастет. Вытащив из кладовки лопату, она прошла по коридору, остановившись лишь у зеркала. Узкие девичьи бёдра, почти отсутствующая грудь, и лицо ещё не потерявшее детские черты, но и не пробредшее ни капли взрослой красоты. Единственным светлым пятном в её внешности оставались ярко-голубые глаза, которые, как говорила её мать, были подарены ей цветами, что цветут лишь в полнолуние.
Погоревав о своей внешности, и подумав о том, что в будущем, когда она станет красивой, ей, как мико о парнях придется забыть.
– Ох-ё… ну и намело.
Снегу и вправду намело за сутки так, что дорожки от храма до дома, и от дома до восточного крыла, которое было постоянно в ремонте, и постоянно пустовало, придётся расчищать с нуля. Снег пришлось расчищать долго. Таких сугробов в Генсокё давненько не было, так на её беду снег не прекратил падать, а лишь усилился, хотя солнце временами выходило из-за облаков. Тем временем в храме зажегся свет, мико зажгла свечи и стряхивала пыль с алтарей, при этом, не забывая старый, казалось столетний, ящик для пожертвований.
Проделав тропинку от дома, до храма, девчушка решила передохнуть. Присев у сакуры, что росла у дома, она наблюдала долину. Деревня людей уже давно разрослась в меленький город, со своим транспортом, отоплением, общественными зданиями и службами. Одних только школ было около десятка. Но мать настояла, чтобы она училась в ближайшей, окраинной школе, где директором была Камиширасава-сан. Даже когда она заикнулась о старшей школе, мать чётко сказала, что никуда, кроме как в эту старшую школу, её не отпустит. С другой стороны школа была ближе всего к дому, всего два часа пешком, грех жаловаться.
Переведя взгляд вверх, и встретив взглядом только тучи и падающий снег, девчушка поднялась с места. И тут же остановилась.
– Кто-то идёт.
Хруст снега поблизости, а вскоре, у ворот-тори появилась женская фигура в тёмной траурной юбке, и длинным красным шарфом. Женщине на вид было больше сорока, но её ноги были всё ещё крепкими и стройными для того, чтобы носить короткую юбку чуть ниже колена. Её голову покрывал лишь жалкий чепец, и, благодаря ему она легко узнала женщину.
Госпожа Иванова. Одна из немногих постоянных посетителей храма. Хотя, последние пару лет её визиты стали редкими и лишь по не радужным поводам.
– Добрый день, добро пожаловать в храм Хаккурей. – девочка приветственно поклонилась и сложив руки, как её учила мать.
– Добро пожаловать, госпожа Иванова. – неслышно к ней подошла мать и склонилась в таком же поклоне. – Проходите.
Женщина выдала из себя приветственную улыбку, и совершила такой же жест.
– Добрый день, Рейму-сан. Добрый день, малышка. Как дела?
Раньше, когда госпожа Иванова часто приходила в храм, она часто игралась с ней, и всегда называла её малышкой. А её просила называть тётей. Девочка помнила это, хотя теперь слово «малышка» отдавало неким снисхождением.
– Хорошо. В школе каникулы, а мы с ребятами собираемся в… – начала тараторить девчонка, но мать бесцеремонно закрыла её рот рукой.
Точно! Не стоит веселиться сейчас, ей может быть неприятно, и тогда плакали их пожертвования. – Тебе помочь? – осторожно спросила мать, отводя руку ото рта ребёнка.
– Да, проводи меня к нему. – тихо, почти неслышно бросила женщина.
– Хорошо. Иди за мной. А ты… – Рейму строго обратилась к девочке. – продолжай, сегодня может ещё люди придут.
Проводив взглядом мать, и госпожу Иванову, что шли к небольшому скоплению сакур за восточным крылом, девочка ворчливо продолжила работать. Ага, конечно, придёт кто-то. Их хорошо если пару раз за неделю навестят. А учитывая, вчерашние посиделки, думаю, ближайшую неделю ждать никого не стоит. Конечно, иногда сюда забредают и не люди. Ёкаи. Но последние обычно либо без денег, либо скупы на пожертвования, и девочка не понимала, что мать в них такого находит, что позволяет многим из них оставаться в храме и гостить, иногда, по пару суток.
Впрочем, многие из них долго и не задерживались. А некоторые – откровенно боялись и не любили её мать.
Закончив с дорожкой к восточному крылу, девочка поддалась своему любопытству и юношескому желанию противиться любым указам, подошла к краю стены здания и стала наблюдать.
Её мать была там, она, вместе с госпожой Ивановой склонились над одинокой могилой. Могилой мужа госпожи Ивановой. Она потеряла его ровно два года назад. И с тех пор каждый год приходит сюда в этот день. Её мать позволила захоронить его здесь, в стороне от людских глаз, и потому, что Иванова-сан и её муж познакомились в этом храме.
Отсюда, девочка вполне неплохо был слышен их негромкий разговор.
– Как ты, С-сакуя?
– Тяжело, мне кажется, время отыгрывается на мне за молодость, а без него… кажется, что с каждым годом я прибавляю пять. Ну, а ты как?
– Потихоньку, как и обычно. Из года в год. Привыкла уже.
– А раньше, значит, было непривычно?
– Нет. почему… то есть да. Но это же и хорошо.
– Тогда почему всех разогнала?
– Алкоголики ребёнку не на пользу! – довольно громко бросила мать. И уже тише. – Остальные сами понемногу исчезли.
– Хм, – женщина улыбнулась.– и то верно. Как она?
– А! – махнула рукой мать. А потом грустно опустила голову. – Непросто. И ведь раньше казалось, что дальше только проще. А нет, и сейчас непросто.
– С детьми всегда так. – всё также с лёгкой улыбкой молилась госпожа Иванова.
– Но я их не просила.
– Я уже говорила. Это… искупление, и… испытание. Тебе.
– Не нужно мне твоих искуплений! – резко оборвала её Рейму. – Это попахивает какой-то изощрённой пыткой, в духе вашего брата… пани.
От последнего слова женщина вздрогнула, и улыбка исчезла с её лица.
– Я думала, ты поймёшь. Научишься тому, чему не научилась раньше. Я же… ещё не потеряла веру в тебя! – последние слова она прокричала в лицо матери.
Девочка, остолбенев от такой резкой смены их настроения, на пару секунд спряталась за стену, пока женщины продолжали о чём-то возбуждённо спорить. Понятно было мало. Госпожа Иванова толковала о какой-то обиде, бессердечности и словах, что мать не сказала. Когда должна была. А Мать обвиняла её в садизме и том, что она с самого момента их встречи портит нервы ей. А ещё шли обвинения в обоюдной трусости и бессердечности.
Наконец терпение женщины лопнуло, и она резко зашагала по направлению к прячущейся за стеной девочке.
– Раз так! Раз ты так и осталось ледяной и чёрствой то, я не хочу, чтобы она находилась рядом с тобой!
Девочка, не особо понимая, о чём речь, выбежала на храмовую площадь. И стала старательно делать вид, что продолжает выравнивать дорожки.
Госпожа Иванова вышла из-за стены и быстрым шагом направилась к ней. Подойдя поближе, женщина опустила голову, и встретилась своими глазами с глазами девочки.
– Малышка, а пошли со мной?
– Куда?
– Ко мне. – не секунды не думая ответила женщина. – Ты же помнишь, меня?
– Д-да тётя Сакуя. – наконец произнесла девочка слегка смущённо. – А зачем? Мама вас о чём-то попросила. Или…
Она не смогла играть дурочку слишком долго, и сразу же отвела взгляд, заранее извиняясь за подслушивание. Но Сакуя не смутилась, а лишь взяла девочку за руку, и подняв голову строго заговорила.
– Понимаешь, малышка. Твоя мама… – и тут её глаза взглянули куда-то поверх девочки, куда-то вдаль, в сторону храма. Она замолчала и, раскрыв рот, стояла несколько секунд, а потом. Из прекрасных светло-голубых глаз госпожи Ивановой полились слёзы. Она, ели-ели стала выдавливать из себя слова.
– Понимаешь, твоя м-мама… о… она самая… самая прекрасная женщина на свете. – не став больше ничего говорить она, отпустила руку девочки и бросилась бежать, закрывая глаза и пытаясь остановить слёзы.
– А? Ч-что такой? – девочка непонимающе смотрела её вслед, а потом развернулась, и увидела, как её мать отряхивается от снега голову, и протирает покрасневшие от падения в сугроб глаза.
– Ну? Чего уставилась? От работы отлынивала? Ничего же не очищено, я чуть в снегу не утонула. – проворчала жрица, и направилась по своим же неровным следам обратно в храм. Подойдя к ящику для пожертвований, она открыла его, и к удивлению девочки достала две купюры по 500 генсокийских йен каждая.
– Ну, что, малышка, сегодня у нас оден?
Весело улыбаясь, как нив чём не бывало помахала купюрами мама.